звёзды и проступил жиденький месяц, а край облака над головой заалел, я нащупал в темноте тесной лестничной клетки испорченный звонок. Затем негромко постучал и услышал в чёрную щель приоткрывшейся двери голос Завьяловой:

– Проходите. Открыто. В квартире маленький ребёнок. Вечером звонок отключают.

Мы прошли по коридору мимо двух комнат коммунальной квартиры к дальней двери, откуда через щель сочился рассеянный свет.

Комната Завьяловой оказалась тесноватой, но уютной. Предметы и вещи в ней были подогнаны друг к другу, как кирпичики в кладке, уложенной опытным каменщиком: ничего не прибавишь, не убавишь, не передвинешь на другое место. С фотографии за стеклом мебельной стенки смеялась девочка лет восьми.

– Ваша дочь? – спросил я, присаживаясь на диван.

– Да. Она у бабушки.

Нина села на другой диван наискось и напротив. Даже при неярком голубоватом свете настольной лампы я всё же разглядел её осунувшееся лицо. На женщине был короткий летний халат с нарисованными на нём рыбками. Невзирая на духоту, Завьялова накинула на плечи мохеровую кофту.

– Что вы так смотрите на меня? – без выражения спросила Нина.

– У вас болезненный вид.

– Нездоровиться.

– Тогда, может, я зайду в другой раз?

– Нет, нет! Иначе я совсем расклеюсь! Так где вы нахулиганили?

Её ироничный доброжелательный тон располагал к откровенности, а мне нужно было выговориться – я устал от неизвестности. Я рассказал Нине всё, что со мной стряслось: от телеграммы до разговора с Пашиным. Рассказал я и о родителях.

Нина ходила по комнате с зажженной сигаретой и с пепельницей в скрещенных на груди руках. Рыжий локон упал на её высокие брови. Она потёрла висок вдавливающим вращением большого пальца.

– Может, вам стоит пойти в милицию и рассказать всё, как есть. Они разберутся. Это снимет подозрения, – сказала она несколько отстранённо.

– Если свидетели подтвердят мою невиновность, мне там незачем появляться. А если всё же убийство Веры повесят на меня, то меня рано или поздно все равно найдут. Так что лучше уж я пока погуляю. Но телеграмму про обращение в суд прислала не Вера.

– Почему? – Нина, прищурившись, посмотрела на меня через дымок.

– Штамп отделения связи на обеих телеграммах один и тот же. На той, которой меня вызвали на похороны и сообщили про суд. Вера меня на похороны не вызывала. Значит, логично, что и вторую телеграмму отправила не она.

Нина молча курила.

– Судя по всему, неизвестный имеет какое-то отношение к наследству, – рассуждал я вслух. – Но почему он не объявился раньше и не заявил о своих правах? Зачем нужно было устраивать инсценировку с телеграммами и письмом и подставлять меня? Допустим, что меня посадят или расстреляют. (Нина глубоко затянулась и хмыкнула.) Тогда этот некто объявится, чтобы получить своё. А если четыре человека подтвердят, что я носа не показывал с Лебяжьего, и, значит, физически не успевал встретиться с Верой, его комбинация теряет всякий смысл. Преступнику или преступникам в этом случае не то, что добро заполучить – целыми бы уйти. Родственники Веры их в покое не оставят. Я думаю, некто действовал по обстоятельствам. Сам не знал, чем всё закончится. И я оказался неожиданно удобным прикрытием для него. Но если он не остановился перед убийством, скорее всего, он сделает всё, чтобы избавиться от меня!

– Всё это очень сложно. В жизни так не бывает. Вы напуганы и напридумывали себе. С Верой мог произойти несчастный случай.

– Мог! Если бы только её тело не нашли в товарном вагоне на другом конце света! Не сама же она залезла в поезд и там умерла! Тут есть еще одна закавыка. Письмо отправили Вере до её исчезновения. Письма я не видел. Но милиция, надеюсь, не ошиблась. На конверте должен стоять штамп с датой его получения в Москве. Если так, то кто-то уже знал, чем Вера письмо не прочитает.

– Не обязательно. Вы сами сказали, что некто действовал по обстоятельствам…

– В деталях – да: он ничего не планировал! А в целом всё сложилось очень даже ладно. Мы с Верой съехались в Москве одновременно. Оба с опозданием. Допустим, случайность. Но это прекрасная возможность столкнуть нас лбами. А мы раз! – хлопнул я и развёл ладонями, – и не столкнулись! Договорились полюбовно! Вот чего некто не ожидал. Во всяком случае, с этого места он поступает на авось и начинает ошибаться!

– Зачем ему было сводить вас с Верой? Некто, как вы его называете, спокойно бы расправился с ней. И вы бы в своём городе ничего не узнали об этой истории.

– Ну, как видите, расправляться с Верой ему оказалось удобней с моей помощью. Это, во-первых. А во-вторых вполне возможно, что сталкивая нас с сестрой, он затягивал время. Для какой-то своей цели. Если бы мы упёрлись с Верой, суд бы затянулся. Но для чего ему это время понадобилось? – я пожал плечами.

Нина долго молчала.

– Вы рассказывали, что приятель вашего отца, слышал будто кто-то ходил в доме Владимира Дмитриевича. Может соседи или знакомые видел того, кто приходил к нему или к Вере …как близкий друг? Вы же не знаете, как жили ваша сводная сестра и её муж! Может, они ссорились, и у Веры был другой мужчина. Такое случается.

– Всё возможно! Гадать можно до бесконечности! Из тех людей, которых я знаю в связи с этим делом, про Веру может рассказать только Лапшина, их соседка.

Нина докурила очередную сигарету. Её всегда смеющиеся глаза на этот раз были серьёзны. Женщина присела на краешек дивана и зябко укуталась в кофту. Я продолжил:

– Лапшина знает, что после отъезда из Москвы я не возвращался в квартиру отца и, значит, никакого письма там не печатал. Ведь ключ я мог взять только у неё! Допустим, я сделал слепок. Всё равно мимо её квартиры мышь не проскользнёт, и она бы меня обязательно услышала. А теперь предположим, что ключ есть у того, кто напечатал письмо. В этом случае Лапшина должна была знать или хотя бы видеть этого человека. Кроме того, как Вера могла не заметить на столе черновик, якобы мной забытый? Хотя, конечно, в бумагах отца она копаться не стала бы! – подумав, ответил я на свой вопрос. – И еще. Вера говорила мне, что о смерти отца ей сообщила Лапшина. А та зачем-то соврала мне, что не знает, где девушка, и не знает её питерский адрес.

– Вам есть смысл увидеться с соседкой. Но мне кажется, что вы всё-таки сильно усложняете. Вполне возможно, что Вера и соседка чего-то от вас скрывали для своей выгоды. Только и всего. Сейчас все настолько политизированы и насмотрелись криминальных новостей, что родня Веры сочинила историю про вас, и сама в неё поверила. Им-то теперь обиднее, чем вам, терять то, что они уже считали своим.

– Посмотрел бы я, как вы бы упрощали, если бы в убийстве обвинили вас! Вам плохо? – Я встревожился, взглянув на Нину. Женщина ссутулилась и зябко поёжилась.

– Чуть тошнит. Отравилась. Сейчас в магазинах продают всякую дрянь. Говорите!

– А что говорить? Всё!

– Про вашего отца, если это правда, то это ужасно! – сказала женщина. – Почему вас вдруг заинтересовало его прошлое?

– Это получилось случайно. – Я рассказал про фотографию отца и его жены за несколько лет до знакомства моих родителей. – Я стал искать его знакомых, которые могли знать обо мне. Вдруг кто-нибудь из них оказался бы тем неизвестным или посоветовал бы, где неизвестного искать. Но у отца слишком много знакомых.

– Почему же вы не рассказали в милиции о своих гипотезах? Может они быстрее разыщут этого человека?

– По письмам и фотографиям? Нет уж! Им незачем соваться в наши семейные дела. Мне давняя знакомая отца и Пашин подкинули одну мыслишку. Неизвестным может быть женщина. Любовнице часто рассказывают больше, чем другу.

– Вполне может быть. Но какой же физической силой должна обладать подруга вашего отца, чтобы затащить Веру в товарный вагон так, чтобы её там не сразу нашли!

– А сообщник? – не сдавался я.

– Получается, как бы это сказать, что вашего отца окружали одни подонки?

Я хмыкнул.

– Пожалуй! Убедили! Где вы родились?